Сага о Бриттланде [СИ] - Наталья Викторовна Бутырская

Резкий нырок копья, который я отбил рукой. Мелькнул топор, и его я перехватил, отшвырнул двурунного бритта в сторону. А потом отбросил свой топор и ринулся в толпу бриттов с голыми руками. Я толкал, пинал, подсекал, отпихивал, кувыркался и прыгал выше их голов. И это было весело! Почти как возня с безрунными детишками. Если бы они решили нападать по одному, был бы толк, а так они больше мешали друг другу. Пару раз меня чуть не порезали, и приходилось отвечать чуть жестче. Несколько сломанных носов, распухших ушей, вышибленное с пальцами оружие, окровавленные рты и выбитые зубы.

Первые отсеялись почти сразу, и не все из них были одно и двурунными. Потом отошли ушибленные и пораненные, самые бедовые и злые остановились, когда увидели, что их всего-то пятеро. Остался лишь один четырехрунный, зато какой! Ему изрядно досталось во время боя: пол-лица залито синим, по щеке — царапина, больше похожая на рваную рану, из уголка рта текла кровавая слюна, левая рука повисла, но в глазах — задор, ярость и веселье. Бешеное такое веселье, от которого мрут ничуть не меньше, чем из-за страха.

Я сделал шаг назад, и этот горемыка вдруг переменился в лице.

— Нет-нет! Бой! Бой! — выкрикнул он и добавил еще кучу слов на бриттском. Только говорил он так быстро и невнятно, что я ничего не понял.

Я развел руки в стороны, приглашая его продолжить. Тогда бритт снова оскалился, перехватил дрянной топор поудобнее и прыгнул вперед. Он проигрывал мне во всем: в умении, в скорости, в силе, зато его дух точно не был хуже. Я швырял его в грязь, бил так, что топор отлетал ему же в лицо, а он вставал и снова с дикой улыбочкой шел вперед. Казалось, что проще его убить, чем победить. Даже Вепрь со своим бриттом закончил бой, а я все еще возился с этим полоумным. Бритты кричали, чтобы он остановился. Бездна, да даже мне стало жутковато! Я вломил ему по колену, сломал палец, но бой закончился только, когда голова топора слетела с топорища.

— Первая тренировка окончена, — сказал я. — Леофсун, поговори с ним. Кто такой, чего у него с головой. Или Фарлей подскажет?

Рыжий отмахнулся:

— Толком не знаю. Из свободных, но к знакомому селению прибился сам. Думается мне, что его выгнали за драчливость: уж больно любит он это дело, и неважно, ему ли морду бьют, он ли бьет, всё одно в радость. А еще про него говорили, что жесток больно, потому прозвали Живодером. Бозуллин по нашему.

— Эй, Бозуллин! — крикнул я, чтобы проверить. — Бой?

Тот сразу же вскочил и, прихрамывая, потащился ко мне, даже без топора.

— Нет! — сказал я на бриттском. — Вот это, это, это — лечить! Потом бой! Понял?

Живодер яростно закивал головой, залопотал на своем. Леофсун как раз подошел и смог перевести.

— Говорит, что за два дня все вылечит, нужно только в лес сходить и травы собрать. Говорит, что ты хороший противник, и что он может бить во всю силу. Он еще много чего говорит. Дальше пересказывать?

— Угу, — кивнул я.

— Говорит, когда он получит еще один поцелуй Домну, то не проиграет тебе. Говорит, что топор у него дрянной, с мечом было бы сподручнее. Говорит, что тебе шрамы будут к лицу и что он сделает их красиво и почти не больно. Может даже сейчас сделать.

Я смотрел на этого белокожего и белоголового мужчину, всего в собственной крови и слюне, избитого и поломанного, который говорил весь этот бред со счастливой улыбкой на лице, и не понимал, то ли он лишился ума, то ли никогда его и не имел вовсе.

— Спроси, а где же его шрамы.

Леофсун пересказал, и Бозуллин тут же стянул рваную рубаху, развязал веревку на штанах и оголился полностью. Правой рукой поднял беспомощную левую и медленно повернулся вокруг себя.

Отовсюду послышались охи и ругательства при виде его тела. Ниже шеи его кожа была испещрена шрамами, скорее всего, неглубокими, зато всякими-разными. Грудь была истыкана круглыми жженными шрамами, живот изрублен насечками, на спине шрамы были неровными и неаккуратными, зато на ногах будто выводился какой-то рисунок, только я не мог угадать, какой именно.

Полоумный бритт начал тыкать в себя пальцами и пояснять, Леофсун едва успевал говорить за ним.

— На груди он прижигал обугленными ветками: орешником — быстрее заживает, дубом — ровнее край выходит. Живот резал ножом, а на спине было неудобно, потому там некрасиво и неровно. Жалеет, что сразу не догадался делать правильный рисунок, лишь недавно понял, что мог бы сделать символ Домну на себе. Хочет найти человека, на котором бы и нарисовал нужное. Даже норд подойдет.

— Скажи, что подумаю о шрамах, если он излечится и сам перескажет свои речи на нашем языке.

Живодер заулыбался пуще прежнего, закивал и сразу же начал опрашивать Леофсуна, как сказать то или иное слово. У меня по спине озноб прокатился. Коли так пойдет, так он через седьмицу пристанет с ножом в зубах.

Альрик тем временем пояснял, что отныне бритты — под нашей рукой и жизнь их легкой не будет, но старых обид он тут не потерпит. Если кто не в силах жить с нордами и учиться у нордов, пусть тот уйдет вместе с Фарлеем. Если кто останется, то он не должен таить злобы. За попытку убить кого-то из наших — смерть сразу. Если же кто из наших обидит бритта, то пусть обиженный идет к Альрику, и тот рассудит по справедливости.

Уж не знаю, насколько ему поверили, но после увиденных боев никто из бриттов возражать не стал. Каждый из них знал, на что соглашался.

Глава 7

Фарлей Рыжий взял в напарники одного бритта и нашего Вепря и пошел по лесным убежищам, мы же взялись обучать новоприбывших. Живодер оказался крайне полезным в лечении всяческих ран, он умел и вывихи вправлять, и носы чинить, и раны шить, да и травы знал не хуже орсовой женщины. Поди, на себе и своих ранах набил руку. Меня от одного его вида передергивало, особенно когда он мерзенько улыбался, провожая взглядом, будто бы не мог дождаться повторного боя.

Впрочем, все старались держаться от Живодера подальше, даже бритты, что пришли вместе с ним. А ему было плевать. Каждый вечер он подходил к Леофсуну или кому-то еще, кто знает оба языка, и выпытывал новые слова, повторял их